Абрам Рабкин: жизнь без лессировок. Эскизы и этюды к 95-летию со дня рождения заслуженного художника России

Если рассматривать полотно всей жизни Абрама Исааковича Рабкина с позиций канонов изобразительного искусства, то он как раз-то меньше всего заботился о ее лакировании, наведении некоего глянца. Жил, как понимал предназначение человека, гражданина и художника, основываясь на фундаментальных, классических представлениях, зафиксированных на протяжении веков в этике, литературе, искусстве. При этом не возносился в стратосферу снобизма, а был понятен и близок людям земным. Таким я знал, таким помню мастера, учителя, товарища, друга, к образу которого хочу добавить штрихи и мазки, которые он из скромности или из-за физической невозможности не сделал сам в своих книгах, очерках и эссе.

Интригу развеяла «Нева»

Наглядно знаком я был с Абрамом Исааковичем Рабкиным со своего первого года работы в бобруйском «Камунісце» – сегодняшнем «Бабруйскім жыцці». А это ровно сорок три года назад. Он, как всегда, приехав из Ленинграда, пришел в редакцию, чтобы увидеться с давними своими друзьями Николаем Павловичем Волотковичем, Ефимом Романовичем Гейкером, Михаилом Александровичем Пирожниковым, Ниной Чурун, Гришей Немцовым... Григорий, кстати, тогда и шепнул мне, что это тот самый Рабкин, который, живя в Питере, основной темой своего творчества сделал наш город на Березине.
Последующие годы увели меня сначала в другую газету, а затем и вовсе из профессии. Но сумбурные бурные 90-е вернули меня на круги своя, и уже как коллега из областной газеты я чаще стал бывать в родной мне редакции. Сменился редактор, обновился коллектив «БЖ», но все так же, оказывается, навещал ее бобруйский петербуржец и питерский бобруйчанин Абрам Рабкин. На дворе гуляли ветры демократии, под которыми менялись и правила работы журналистов. Откликнувшись на просьбу руководителя газеты Александра Демидовича, я написал корреспонденцию о ходе избирательной кампании, в которой решил блеснуть новомодными тогда словечками.
В общем, заглянув к коллегам, застал момент, когда Миша Кривец показывал именно эту мою публикацию Рабкину. Быстренько оценив ситуацию, понял, что им показалось неверным употребление мною слова «интрига». Я что-то стал говорить о многозначности лексики в русском языке, разнообразии словарей и правильной работе с ними. Но в два голоса рецензенты вынесли безапелляционный вердикт: использование «интриги» неправомочно! Я, конечно, расстроился и отправился домой учить русский язык. В следующем абзаце можно было бы написать «Каково же было мое удивление…». Но нет, признаюсь, я просто забыл мелкий случай из жизни.

Однако удивление все-таки посетило меня, когда в следующий приезд художника мы нос к носу столкнулись с ним в «БЖ». «Я приношу вам свои извинения за поддержку ошибочного мнения и критику в ваш адрес», – по-петербургски изысканно обратился ко мне Абрам Исаакович, чем привел в определенную растерянность. Я-то и думать не думал о случившемся. Он же продолжил: «Я, понимаете ли, обратился в редакцию журнала «Нева» и получил весьма квалифицированное разъяснение о правильном использовании вами слова «интрига» в конкретном контексте». Мне даже стыдно стало, что почтенный человек, признанный маэстро удосужился заниматься таким пустяком и сообщил об этом провинциальному журналисту, годящемуся ему в сыновья… Но таким он был – честным даже в мелочах!

Дом пионеров и Евгений Ярмолкевич

Наиболее часто из имен, упоминавшихся Абрамом Исааковичем в наших бесчисленных разговорах, кроме родительских, было имя первого его преподавателя рисунка Ярмолкевича.

Познакомился с ним юный Брома в довоенном бобруйском Доме пионеров, где занимался в изостудии. Через всю жизнь пронес художник уважение к учителю, восхищение мужеством борца с оккупантами и память о замечательном человеке и гражданине. В каждый приезд из Питера наш земляк продолжал свой монолог, как неоконченный холст, все новыми подробностями из судьбы талантливого педагога и отважного подпольщика. В статьях о Евгении Александровиче, которые публиковались в «Бабруйскім жыцці» и «Советской Белоруссии», ученик рассказывал о подвижнической деятельности учителя и воспитателя, о его борьбе с захватчиками и мученической смерти на фашистской виселице. Все повествования заканчивались бесхитростным и конкретным предложением присвоить имя патриота одному из учреждений культуры или образования в Бобруйске.

Как поведала мне вдова Абрама Исааковича Нина Михайловна Королева, в последнюю предсмертную минуту уходивший из жизни художник промолвил только два слова: «Не успел…» Более чем уверен, что в них было заключено и сожаление о незавершенном увековечении имени Евгения Ярмолкевича.

«Гуашь» для маэстро

Вот такой же осенней порой отмечали мы его 88-летие. Собрались близкие родственники, друзья. Лучший подарок преподнес себе и нам Абрам Исаакович сам – написал и издал новую книгу «Вокруг войны». Разговор за столом всякий раз возвращался на орбиту обсуждения героев повествования, истории написания очерков и эссе, составивших произведение. Великолепный и многопамятный рассказчик, любитель и ценитель юмора, Абрам Исаакович вдруг, указывая легким взмахом руки на меня, заговорил об эпизоде, мною забытом по незначительности: «Я как-то поделился с этим человеком воспоминаниями о молодости, когда работал и в технике гуаши. Представьте себе, на прошлый мой день рождения он приносит красивую коробку и вручает со словами: «Вот вам набор гуашевых красок, вспомните, пожалуйста, молодость». Я на полном серьезе, не рассматривая упаковку, принял подарок с благодарностью и положил его на дальнюю полку. Но Нина Михайловна вскоре проявила женское любопытство и обратила мое внимание на презент», – Абрам Исаакович улыбнулся лишь уголками губ и закончил почти классической репликой: «А подать сюда нашу гуашь!»

Любезная Нина Михайловна принесла коробку, открыла ее и, к удивлению гостей, поставила на стол изящный плос­кий сосуд с… армянским коньяком. Отметив дополнительную годовую выдержку напитка, маэстро предложил всем выпить. И чокаясь со всеми рюмочкой, приговаривал: «Вот такая «гуашь»… В нашей молодости не часто приходилось иметь дело с качественными материалами…».

Нынешний день рождения заслуженного художника России Абрама Рабкина мы встретили в седьмой раз без него. Семь лет, как нет с нами мастера, пытливого ума и беспокойного сердца человека. Но картины его живут: хранят звук колес повозок и машин булыжные улицы, радуют пышным цветом яблоневых садов и лиловых сиреней, с удивлением и укором глядят резными окнами и покосившимися ставнями. А еще смотрят с полотен бобруйчане – защитники Родины, портнихи с грустными глазами, балаголы с сильными руками – все, кого так любил Художник. Значит, живет и он – Абрам Исаакович Рабкин. Об этом вам скажут не только в нашем городе на Березине, но и в Москве, Питере, Минске, Стрешине на Жлобинщине и в деревне Черница на Бобруйщине.

Памятные пожелания

В желании насладиться авторскими сочными подробностями о событиях и людях нашего Бобруйска нередко перелистываю книги «Вниз по Шоссейной», «Вокруг войны», многочисленные каталоги и буклеты с выставок картин Абрама Рабкина. Торопясь окунуться в своеобразную стилистику и в поисках нужного факта, не всегда задерживаю внимание на форзаце или одной из первых страниц. Между тем именно на них любил оставлять надписи Абрам Исаакович, даривший свои литературные работы.

Вот и у меня сохранились добрые слова разных лет от Мастера. Среди них:

«...искренние пожелания творить долго на благо родного Бобруйска» – на первой книге, «Дорогому Саше – мое тепло и пожелания здоровья и счастья в жизни и творчестве» – на второй. Память же и душа мои, уверен, как и многих бобруйчан, наполнены огромным количеством мудрых мыслей и веселых эпизодов, ярких наблюдений и метких выражений, слышанных от Абрама Исааковича Рабкина. Значит, он с нами, он среди нас.

Александр Казак. Фото автора.